Мент - Страница 47

— Давай-ка, удалец, выпьем!

Разгладилась морщинка у переносицы, метнулись в глазах искры. Фужеры, соприкоснувшись, мелодично пропели.

— Кстати, — лукаво произнесла Настя, — что-то такое ты говорил про изнасилование в кухне…

На коралловых губах остался след от рубинового вина. Как кровь.

— Раз говорил, значит… Иди ко мне.

— Постой-ка, — покачала Настя головой. — Еще что-то было про изнасилование на портфеле с баксами. Ну-ка, достань его с антресолей, удалец.

Сашка, улыбаясь счастливо и глуповато, встал, вышел в прихожую. Настя проводила его долгим внимательным взглядом, облизнула губы. Ку-ку, — сказала кукушка, выглянув из открывшегося в ходиках окошка… Зверев с победной улыбкой бухнул на пол кухни старенький портфель.

— Открой, — сказала Настя. Он щелкнул замком, раздернул пасть портфеля. Поверх зеленого планктона лежал томик в бордово-коричневом переплете. Он вспомнил, что уже видел этот том. Его листал Кент в квартире Магомеда Джабраилова… Странно, подумал Зверев, зачем Кенту этот трофей? Да и вообще, дубинка в его руках смотрится естественней, чем книга… Сашка взял бордово-коричневый томик в руки, посмотрел на Настю. Она улыбнулась и сказала:

— Почитайте мне вслух, удалец… Сегодня у нас будет вечер тихого семейного чтения… с изнасилованиями.

И рассмеялась. Сашка тоже улыбнулся, посмотрел на книгу в руках. На обложке не было ни фамилии автора, ни названия. Он наугад раскрыл томик.

— Вот это да! Настя смеялась.

— Не ожидал? — спросила она.

— Признаться, нет, — ответил Зверев. Книга, вся, от первой до последней страницы, оказалась исполненным от руки порнографическим альбомом. Пояснительные тексты, выразительные и циничные, были написаны с употреблением буквы ять. Но главным достоинством, безусловно, являлись рисунки. На каждой из почти двухсот страниц помещался порнографический рисунок, выполненный тщательно, можно сказать — любовно. Краски на пожелтевших страницах уже поблекли, но мастерство и выразительность работы от этого не страдала.

— Вот это да, — сказал, улыбаясь, Сашка. — Раритет. Дореволюционная вещь. Я с такими никогда не сталкивался. Это вам не Пентхауз.

— Выбирай сюжет, удалец, — страстно шепнула Настя и сняла халат. Шелк скользнул к ногам, обнажая стройное тело. Сашка положил дореволюционный рукописный Пентхауз в раскрытый зев портфеля и шагнул к Насте. Сердце колотилось, как у подростка, у которого все — впервые.

…А потом они лежали на супружеском ложе Тихорецких, и снова Сашка не ощущал никакого раздражения. Настя прильнула к нему, шевелила пальчиком волосы на груди, целовала в ухо… Никогда она еще не была так нежна. Зверев млел, плыл в баюкающем теплом течении под ласковым бризом.

— Саня, — шепнула Настя в ухо, — Санька…

— А-у, — отозвался Зверев ленивым и довольным голосом.

— Не спишь?

— Не-а…

— Санечка, мы не имеем право отдать наши деньги кому-либо. Ведь это же наша жизнь. Правда?… Если мы отступимся сейчас — это будет предательство по отношению к себе.

…Теплое течение несло, ласкало, убаюкивало… Оно несло тысячи тонн зеленого долларового планктона и капитана УР Зверева.

Неделя, отпущенная Джабраилову, истекала. Она тянулась медленно, а пролетела быстро… Один из маленьких и непостижимых парадоксов времени! В пятницу Лысый связался с Джабраиловым и тот подтвердил, что завтра отдаст всю оговоренную сумму. Голос дагестанца звучал твердо, но устало.

— Устроит завтра? — спросил он.

— Да, — ответил Лысый. — Без проблем, Магомед.

Обговорили место и время встречи, попрощались. Затем Лысый связался с Сашкой, сказал: порядок, завтра в четырнадцать ноль-ноль на улице Книпович, возле того-то и того-то.

— Встречаемся за пять минут на углу Книпович и Седого. О'кей?

— О'кей, — сказал Зверев, — понял, буду. Лысый, кажется, хотел еще что-то добавить, но Сашка спешил: Тихорецкий уезжал в очередную командировку, и его ждала Настя.

— До завтра, — сказал мент.

— До завтра, — ответил бандит. Странное это слово — завтра.

В среду поздним вечером, в маленьком кооперативном кафе, Павел Сергеевич Тихорецкий беседовал с Магомедом Джабраиловым. Встречались деловые партнеры, как правило, раз в месяц. Если, конечно, не возникало форс-мажорных обстоятельств.

До очередной плановой встречи, которая всегда проходила в первых числах месяца, еще оставалось несколько дней, как вдруг полковник сам позвонил бизнесмену. Нужно, сказал он, встретиться и потолковать… Джабраилов был очень замотан. С той черной пятницы, когда его захватили люди Лысого, он был занят только одной темой: добыванием денег. Сто пятьдесят тысяч долларов — большие деньги. Даже для серьезного, с хорошей репутацией дельца это большие деньги. Перехватить на короткий срок десять-двадцать тысяч баксов Магомед мог без труда. Но собрать сто пятьдесят тонн зелени, да еще на немалый срок — не так-то просто.

Джабраилову пришлось даже взять спрятанный в гараже золотой запас. Ранним утром он съездил в гараж, поднял доски пола, лопатой со сломанным черенком выкопал яму около полуметра глубиной и извлек металлическую банку из-под масла. В банке находилось около четырехсот семидесяти граммов золотого песка, похищенного на магаданских приисках, полтора десятка золотых царских червонцев и четыре бриллианта от половины до полутора каратов. Там же, на дне ямы, лежала еще одна банка. Внутри, в обильно пропитанной маслом ветоши, — старенький, но рабочий наган. Магомед Джабраилов некоторое время колебался, а потом решил: если его приговорили и захотят завалить — наган не поможет. Он засыпал яму, прибил доски на место… Камни и золото он сдал одному земляку. Он метался по городу и собирал деньги. Его знали, ему верили — давали. Иногда под расписку, но чаще — под честное слово.