Мент - Страница 95

— А мы уже сделали, Сергей Иваныч. Не видели?

— Видел, — сухо ответил замнач.

— И как? Вам понравилось?

— Я бы лучше остался здесь, — сказал Кондратовский фразу, которую Зверев тогда не понял. А понял он ее ближе к вечеру, когда возвратился в отряд… Действительно, равнодушным картина оставить не могла никого! Страшная баба с безумными глазами тянула костлявые руки. Было ясно: схватит — тут же задушит. А у ее ног стоял малюточка с кровожадным лицом голливудского монстра. И он тоже тянул руки. Этот, подумал Зверев, скорее всего перекусит горло.

«Тебя ждут дома!» — кроваво горели буквы над семейкой вурдалаков. Художники (не Глазунов, конечно, но все-таки… МОГУ), видимо, сильно поспешили. Краска кое-где образовала потеки… они напоминали кровь… Тебя ждут дома!

— Пожалуй, — сказал Зверев, — прав Кондратовский: лучше остаться здесь!

Недели через две Зверев встретил в столовой Адама. Подсел к нему за стол, поставил свою шлемку, вытащил из специального чехольчика на поясном ремне персональное весло.

— Как там мой крестник, Адам?

— Обнорский-то?

— Он, черт хромой.

— Вкалывает, Саня, как сто китайцев. Выносливый, хоть и хромой.

— Да ну? Он же из интеллигентов… говорят, журналист.

Адам взял кусок белого хлеба, отломил и только после этого ответил:

— Вот тебе и журналист. Пашет!… Пашет, как заведенный. Я его, как договаривались, поставил на легкий труд. Перевоспитываю.

Адам засмеялся, но Зверев его веселья не поддержал.

— Слушай, Адам, а что он за человек? Бригадир пожал плечами:

— Вроде ничего мужик. С юмором, в шиш-беш хорошо играет. Твой землячок… питерский.

Зверев встрепенулся. О том, что Обнорский из Санкт-Петербурга, он не знал. А земляки на зоне друг друга знают, поддерживают… Это открытие неприятно кольнуло Зверева: фамилию узнал, статью тоже, даже профессию узнал… Еще удивился: что журналист в ментовской зоне делает? А откуда парнишка на зону залетел — не спросил.

— Питерский, значит? — спросил Сашка, скатывая в ладонях хлебный шарик.

— Питерский. А ты не знал? — Адам тоже удивился. Кавказцы своих знают обязательно, У них земляческие связи сильны невероятно.

— Не знал… Ладно, я как-нибудь к вам заскочу, потолкую с земляком.

— Заходи, Саша, тебя всегда рад видеть. Чайку попьем, захочешь — еще чего интересного придумаем. Мне бутылку «Джонни Уокера» прислали. Классная вещь.

Завхоз и бригадир потолковали еще несколько минут на общие темы и разошлись, дел у обоих было полно. В привычной предновогодней суматохе Звереву некогда было зайти в литейку — не до того… Но спустя день, когда он шел мимо, вспомнил. Посмотрел на часы: минут десять-пятнадцать есть. Ладно, зайду, потолкую с журналистом. Земляк все-таки.

В тамбуре у входа в цех перекуривали двое черных с ног до головы работяг. Выделялись только зубы и белки глаз, как у негров.

— Здорово, мужики, — сказал, подходя, Сашка, — Обнорский в вашей смене?

— В нашей, — ответил один из негров. Он закашлялся и сплюнул. Черный плевок лег на белый снег, наметенный ветром в щель.

— Позови, коли не в лом. Поговорить надо.

— Позову… чего не позвать, — негр встал, снова закашлялся. Этот кашель Звереву был знаком. Черное литье — оно и есть черное литье. Горячий душный воздух цеха был наполнен гарью, дымом, пылью. Всю эту дрянь перекачивали легкие зэков. После смены не хотелось курить — дым сигареты казался сладким. Ежедневно литейщики получали литр молока за вредность. Но здоровье все равно гробили… государство и на воле-то не особенно заботилось о своих гражданах. Чего уж зэков-то жалеть… Тебя сюда никто не звал. Кашляя, негр ушел. Бухнула дверь в воротах. Из цеха дохнуло горячим воздухом с запахом расплавленного металла. Ушел и второй негр. Снова бухнула дверь. На секунду в дверном проеме мелькнуло огненно-белое жерло печи, выпускающей из чрева струю расплавленного металла. В дрожащем от жара воздухе веером летели брызги расплавленного чугуна. Зверев остался в тамбуре один, на белом снегу чернели плевки да отпечатки кирзовых сапог.

Спустя минуту или чуть больше дверь заскрипела… вышел журналист Обнорский. Он ничем не отличался от других негров: покрытая сажей брезентовая роба с огнеупорной пропиткой, прожженные кирзухи… розовые губы посреди черной бороды и белки глаз. В столовой он выглядел по-другому. Сашка едва его узнал.

— Здорово, земляк, — сказал Зверев. — Я тоже питерский. Зовут меня Саша.

— Андрей, — ответил Обнорский. Блеснули зубы, блеснули в свете ртутных ламп глаза. Казалось, он был удивлен. И слегка насторожен.

Зверев протянул раскрытую пачку «Мальборо» и спросил:

— Время есть? Может, потолкуем? Питерский журналист вытащил из кармана брезентухи захватанную грязными руками пачку «Примы».

— О чем? — спросил он. Взял из пачки сигарету (Сигареты овальные. Четвертый класс), размял, рассыпая крошки, вставил в рот.

— Как работается? Что льем?

Обнорский безуспешно пытался прикурить, закрывая огонек спички от сквозняка. Спички гасли.

— Форму двенадцать. Может, слышал, завхоз?

— Поросят, значит? Та еще работенка. А вот теперь Андрей Обнорский точно посмотрел удивленно. Название отливки N 12 — поросенок — было специфическим, хождение имело в узком кругу работяг-литейщиков. Откуда же его знает этот штабной пижон с запахом одеколона и сигаретами «Мальборо» в кармане ушитого ватника с косяком на рукаве?… Такие гуси в литейке не работают.

— Ну что смотришь? — улыбаясь, произнес Зверев. — Я сам на поросятах отпахал будь здоров… Так что знаю, земляк.