Мент - Страница 81

Тихорецкий устало потер лоб, посмотрел на судью.

— Марина Вильгельмовна, мне сомнения ваши понятны… Видимо, в чем-то следователь не доработал. Но случай-то особый! И время непростое…

— А в России, Павел Сергеич, всегда время непростое.

— Абсолютно с вами согласен. Однако именно сейчас для нас, правоохранителей, настал момент, когда необходимы согласованные, оперативные, жесткие действия. Извините за банальность, но — факт! — преступность наступает, втягивает в свою орбиту все больше людей, и в том числе сотрудников милиции. Вот вы не знаете, но в ходе вымогательства у Джабраилова было совершено убийство.

— Простите? — Ксендзова вскинула брови.

— Да-да, убийство. Этого нет в материалах дела, но убийство-то было. За неделю до передачи денег при невыясненных обстоятельствах погиб помощник Джабраилова.

— У вас есть факты, доказывающие насильственный характер смерти и причинную связь этих двух событий? — быстро спросила судья.

— К сожалению, я располагаю только оперативной информацией, — ответил Тихорецкий. Не объяснять же этой судейской козе, что Магомед — сволочь — пошел в отказ. Когда Паша надавил на него: дай показания, что твоего помощника замочил Зверев, — уперся. «Нет, Паша, и так ты в блуд меня втравил», — сказал он. — «Я по закону живу, а наш закон в ментовку обращаться запрещает». — «Ты что, Магомед? Ты уже давно со мной ментом, в одной упряжке идешь». — «Это другое… это барыжные дела…» Переубедить его Павел Сергеич не смог, дагестанец стоял непоколебимо, как скалы кавказские.

— …Только оперативной информацией, — ответил Тихорецкий. — А прокуратура поспешила отнести смерть помощника на несчастный случай: пьян, явных следов борьбы нет… вы же понимаете.

— Если у вас нет доказательств, Павел Сергеич, извините — суд не может принять во внимание вашу версию.

— Марина Вильгельмовна, — сказал полковник, — мы с вами оба юристы, но как будто на разных языках говорим. Неужели вы не хотите помочь общему делу?

— Павел Сергеич! Сформулируйте, пожалуйста, точно: что же вы от меня-то хотите? Видимо, я чего-то не понимаю…

Тихорецкий улыбнулся как можно более обаятельно и сказал:

— Да чего же тут непонятного, драгоценная Марина Вильгельмовна? Зверев должен быть наказан строго. Так строго, чтобы у других сотрудников не осталось больше иллюзий… Это ведь не мое личное желание, это мнение руководства ГУВД. Хотя мой визит к вам и носит неофициальный характер.

Судья вздохнула и, глядя полковнику в глаза, сказала:

— Павел Сергеевич, я хорошо понимаю озабоченность ГУВД. Как судья, я могу вам обещать, что все обстоятельства дела будут изучены и все виновные получат наказание в соответствии со степенью своей вины.

Марина Вильгельмовна прервала свой монолог и добавила после короткой паузы:

— Поймите, Павел Сергеич, больше чем года на два — два с половиной этот ваш Зверев никак не тянет. Увы и ах!

— Итак, государи мои, — сказал Глеб, — за то чтобы завтра вам было легко. За то, чтобы день был солнечным, кивалы в расположении духа, судья-колибри и вообще… за вас!

Стаканы звякнули. Мужики выпили. Лысый и Зверев взялись за краба, Глеб бросил в рот дольку лимона.

— Тюрьма и раблезианство, — сказал Зверев, — суть вещи несовместные. Как думаешь, Глеб?

— Э-э нет, Саша! Раблезианство не есть состояние брюха. Даже если бы у меня было три глотки и пять членов, на каждый из которых я мог бы посадить по девке с ядреной попкой… ну и что? Раблезианство, сударь мой, есть состояние духа. Свободы. Раскрепощенности. Ты, Саша, говоришь: тюрьма. Ну и что? Тюрьма — это стены… не более того. Баб, конечно, не хватает, тут я с тобой согласен. Самоудовлетворение посредством правой руки — банально, пошло и не дает той эмоциональной гаммы, которую мы имеем, снимая с тетеньки трусики… Согласен, Саша, согласен… Но! Но все-таки великий Франсуа Рабле писал не о брюхе, а о духе. Дух свободы, вот что есть главное. Нежелание и невозможность некоторых индивидуумов жить по стандарту, подчиняться уложениям, указам, кодексам… вот из этого считаю я, вырастают личности. А тюрьма? Тюрьма — это стены, чушь, бред, временное явление… Но баб, конечно, не хватает. Давайте-ка выпьем за свободу. За Рабле!

Стаканы снова звякнули. Сидельцы выпили за свободу, за Франсуа Рабле.

Изменилось ли что-нибудь в мире? В мире не изменилось ничего. Граненый стакан поблескивал почти незаметным фиолетовым лучом на грани, янтарно светилось пиво, смотрел выпученными глазами краб… до начала процесса оставалось пятнадцать часов.

Мужчина в серой копейке вытащил из-под сиденья обрез и вставил в патронники тяжелые цилиндры патронов.

…Раблезианство, говоришь? Ну, ну…

— Скажи бабушке: доброй ночи, ба.

— Ба-а, — сказал Николка и зевнул. Надежда засмеялась, Марина Вильгельмовна чмокнула внука в щеку и ответила:

— Спи, хороший мой. Я тоже скоро закончу… устала.

Надежда с Николкой на руках вышла из кухни, Марина Вильгельмовна посмотрела ей вслед. Улыбнулась. Рыжий эрдельтерьер, вконец затерроризированный двухлетним мальчонкой, тоже облегченно вздохнул.

— Ну что, Велт, устал? — спросила судья. Пес кивнул, прижался к ноге.

— Вот и я устала… хватит на сегодня. Пошли они все к черту.

Судья закрыла папку, сняла очки и помассировала рукой глаза… Зверев… Сволочь, конечно… как и его дружок Мальцев. Но фактов-то нет! Извините, товарищ полковник… худо работаете. Больше чем по два года им никак не влепить… Убийство помощника? Не факт. Прокуратура отказалась возбуждать дело: несчастный случай. Так-то, товарищ полковник… худо работаете.