Мент - Страница 76

…Итак, постель валялась на полу, а на Сашку смотрели шестнадцать несовершеннолетних убийц.

— Кто, деточки, это сделал? — ласково спросил Зверев.

Ответом было молчание.

— Понятно… Ну а старший кто? Снова молчание. Агрессивно-злорадное, злое, наглое… со скрытым вызовом.

— Так кто же, деточки, старший?

— Ну… я, — сказал худой, жилистый пацан наколками. На вид ему было лет семнадцать. Темные глаза смотрели с ленцой. Зверев знал, что это напускное. Старший камеры сейчас напряжен и ожидает, что же предпримет Сашка.

— Подойди, — негромко приказал Зверев. Пауза… секунда… другая… третья. Затем старший не торопясь подошел. Зверев сильно ударил его кулаком в живот. Пацан охнул, схватился за живот руками и сел на пол.

— Сейчас, — сказал Сашка, — я схожу покурить. Ровно через пять минут вернусь. Все ясно?

Не дожидаясь ответа, он повернулся и пошел к двери с распахнутой кормушкой. Спиной ощущал ненавидящий взгляд. В коридоре он выкурил сигарету, перекинулся несколькими незначительными фразами с контролером, угостил его сигаретой. Одинаковые двери камер уходили в глубь коридора. За каждой дверью сидели малолетние воры, грабители, насильники и убийцы. Психопаты, токсикоманы, алкоголики. За каждой сидели обреченные на короткую скотскую жизнь мальчишки.

Ровно через пять минут Зверев вернулся в камеру. Его шконка была аккуратно застелена. На тумбочке дымилась кружка горячего чаю и… лежала конфета. Сашка сел на шконку, взял в руки кружку.

— За чай — спасибо, — сказал он.

Так состоялся переезд в детскую тюрьму. Само по себе это было, бесспорно, положительным моментом. Значительно лучше было питание. Расстегаев с пампушками, конечно, не давали, но в целом рацион малолеток отличался в лучшую сторону. Взрослые кураторы пользовались относительной свободой передвижения… о, это очень много значит в тюрьме. Это значит, что свой круг общения ты формируешь сам, ты можешь поиграть в настольный теннис, сходить в баню вне расписания… Поверьте, это очень много! То, что на воле представляется человеку естественным и незначительным, в тюрьме зачастую оказывается роскошью, привилегией, праздником.

На второй день пребывания в новой тюрьме Зверева ждала весьма приятная неожиданность. Вызвали Сашку в оперчасть. А в оперчасти его встретил Володя Петренко, опер, с которым Зверев был хорошо знаком. Работали когда-то вместе. Потом Володю перевели в Выборгский район. О том, что вроде бы позже он перешел в тюрьму, Зверев слышал, но забыл. Не виделись они года два. Вот как встретились.

Встретились — обнялись.

— Ну, Саша, не могу сказать, что рад тебя видеть в нашей епархии, но…

— А я тебя очень рад видеть. Даже в вашей епархии.

— Дурных вопросов не задаю… А если у тебя есть — спрашивай.

Зверев посмотрел на два телефона, стоящих слева от него. Петренко все понял.

— Вот этот — городской, — сказал он. — Набирай через девятку. А я, извини, в сортир сбегаю. На пять минут тебя покину.

Он собрал бумаги со стола, запер их в сейф, улыбнулся и вышел.

Желтоватый, под слоновую кость, телефон выжидающе смотрел на Зверева круглым глазом наборного диска… Набирай через девятку — Сашка протянул руку. За окном кабинета висело хмурое декабрьское небо, на подоконнике стояли вылепленные из жеваного хлеба фигурки… через девятку. Зверев выдохнул, как перед прыжком в прорубь, и взял трубку. Гудок… девятка… гудок. Две фигурки на общей подставке изображали бой гладиаторов. Бугрились тщательно вылепленные, покрашенные самодельным разноцветным лаком мускулы бойцов… Гладиатор Зверев быстро набрал номер. Гудок… еще гудок… еще. И Настин голос: алло… алло, говорите, я слушаю.

— Настя, — сказал он, и в трубке стало тихо. Клинок меча из хлебного мякиша рассек воздух. Орали трибуны… пот заливал глаза.

— Настя, здравствуй… это я…

— Ты? Откуда ты звонишь? — спросил Настин голос растерянно.

Красители для фигурок умельцы изготавливают из разноцветной пасты для шариковых ручек… Натертые оливковым маслом тела бойцов сверкали.

— Ты что… сбежал? Ты где сейчас?

— Нет… нет, Настя. Я звоню из тюрьмы. Я хотел сказать…

— Никогда не звони больше, Зверев. Никогда мне не звони, слышишь?

Солнце било в глаза… Удар горячего меча пришелся в подреберье. Трибуны засвистели. Трибуны повернули большие пальцы вниз. Из серого питерского неба посыпался снежок… Убей мента! — кричали трибуны. Рукоять меча из слоновой кости жгла руку… У-у-убей мента! У-бей! Мен-та!

— Ну, позвонил? — весело спросил Володя с порога.

— А? Да, позвонил. Спасибо.

— Брось ты, Сашка. Телефон всегда в твоем распоряжении.

— Можно еще звонок?… Маме.

— Ноу проблем, — ответил Володя, сел и закурил. На Сашку посмотрел пристально… догадался о чем-то. — Ноу проблем, звони сколько нужно.

Гудок-девятка-гудок… мамин голос. И комок в горле. И не выговорить ни слова. Володя сосредоточенно уставился в какой-то график.

— Алло, говорите… алло…

Сашка судорожно сглотнул. Он испугался, что сейчас мама положит трубку. Она пожмет плечами, скажет: перезвоните, и положит трубку на аппарат.

— Саша, — сказала мама тихо. — Сашенька, это ты?

— Здравствуй, ма… это я.

— Как твое здоровье, сынок?

— У меня все хорошо, мам… все отлично. А как ты?

— Хорошо, Саша… тебе хватает там еды? Мамин голос звучал по-другому, не так как раньше… В этом виноват ты. Те шестнадцать мальчишек, что сидят сейчас в камере, попали туда по вине своих непутевых родителей… Твои мать и отец ни в чем перед тобой не виноваты… за что же мучаются они сейчас? Для того ли тебя родили и воспитывали, чтобы вместо жизни нормального советского инженера ты выбрал карьеру опера? Сколько ночей мать не спала, когда ты не приходил со службы? Почему в пятьдесят лет отец пережил инфаркт?… Потому, что ты рвался самоутверждаться, тешить свои амбиции. Ну и как — самоутвердился?… Но… так сложились обстоятельства… Хоть теперь-то не лги. Ты же знаешь, что обстоятельства создают люди. Каждый получает то, что ему положено получить.