Мент - Страница 70

— А деньги, Саша, придется вернуть.

— Какие деньги, Пал Сергеич?

— Брось, Саша, не дури… Деньги нужно вернуть.

Тихорецкий говорил уверенно, твердо, вокруг глаз собрались морщинки. Зверев молчал. Пауза затягивалась, на набережной шумели машины.

— Ты, видимо, не до конца понял, в чей карман ты залез, — сказал полковник. Зубы в тени блеснули узкой белой полоской.

— В чей же? — равнодушно сказал Зверев. Тихорецкий демонстративно поморщился.

— Как только деньги вернутся, ты выйдешь отсюда. Я гарантирую… ты меня знаешь, я слово держу.

— Ничем не могу помочь, Пал Сергеич. Рад бы… да не могу.

Скрипнул снег под ногами полковника МВД. Полковник пришел в следственный изолятор вернуть добытые преступным путем сто пятьдесят тысяч баксов.

— Саша, не дури, — сказал Тихорецкий внешне спокойно, даже дружелюбно, но Зверев все же уловил в голосе скрытую угрозу.

— У меня нет денег, — ответил Зверев и улыбнулся.

— Выбирай: либо свобода, либо…

— Что? Что — либо?

— Дурак, ты же не представляешь моих возможностей. Сядешь так, что твои деньги тебе уже не понадобятся. Сгниешь в зоне.

— Что же ты пугаешь, полковник? Тихорецкий плюнул на снег и сказал:

— Да не пугаю я тебя, Саня. Ты же толковый мужик… ну, упорол косяка. Бывает. Но теперь-то сделай выводы! Никакие бабки не стоят свободы… Верни, и все вопросы я закрою.

Зверев аккуратно затоптал сигарету и посмотрел Тихорецкому в глаза.

— Ты, Пал Сергевч, Салтыкова-Щедрина, как культурный человек, разумеется, читал?

— При чем здесь Салтыков-Щедрин? — изумленно спросил Тихорецкий.

— Да так… Фраза одна вспомнилась: Баланец подвели, фитанец выдали, в лоро и ностро записали, а денежки-то тю-тю… Плакали-с!

— Щенок! — сказал Тихорецкий и сощурил глаза. — Сгниешь в тюрьме.

Он резко повернулся и пошел по искрящемуся снегу к выходу. На Арсенальной набережной пронзительно закричал автомобильный клаксон.

В камеру Зверев вернулся в отличном расположении духа: именно в напряженной ситуации он умел мобилизоваться наиболее полно. Тюрьма потихоньку просыпалась, серый рассвет скучно плыл над Питером. Сокамерники посмотрели на Сашку с интересом: куда, мол, таскали в такую рань? Но никто ничего не спросил. Здесь не принято соваться в чужие дела. Более того — это бывает опасно.

Днем Зверев играл в шашки с Игорем и проиграл четыре партии подряд. Майор был доволен — обычно получалось наоборот, Сашка выигрывал.

В обед баландер передал новую маляву от Лысого. Встреча намечалась на сегодняшний вечер. Ну, хорошо, подумал Зверев, потолкуем. Вышло, однако, по-другому. За час до назначенного времени в камере два-девять-три произошло убийство… Два сержанта сели играть в нарды. Оба сидели за грабеж. Один еще находился под следствием, а второй был за судом. В изоляторе он провел больше года. Срок, нужно сказать, немалый. Обычный для нашей неторопливой Фемиды… мучительно долгий для человека. Год в тюрьме никак не способствует укреплению нервной системы. Ничего мудреного в этом нет: соберите в одной комнате десяток даже очень уравновешенных мужиков… Через год они будут смотреть друг на друга волками.

…Ссора вспыхнула мгновенно. Из ничего, из-за какого-то пустякового замечания, которое потом никто уже и не вспомнил. Полетели на пол нарды, прогремела матерная фраза и… схватился за перерезанное горло сержант ППС из Московского района. Жертва и убийца еще стояли друг против друга, один зажимал страшную рану, второй держал в руке половинку бритвенного лезвия. Они были даже чем-то похожи, оба невысокие, крепко сбитые, белобрысые. Оба смотрели друг на друга с изумлением… Хлестала кровь, и в глазах одного жизнь уже затухала…

— Что ж ты, дурак, наделал? — закричал майор Игорь и бросился к убийце. Тот испуганно отпрянул, полоснул его своей бритвой. Тельняшка на груди Игоря мгновенно разошлась наискось, открывая волосатую грудь. Бритва вспорола кожу. Зверев прыгнул, ударил сержанта ногой в бок. Тот сразу согнулся, упал на хрипящего, окровавленного человека… Еще две минуты назад они мирно бросали кости. В принципе, они даже корешились.

Зверев обрушился на убийцу, завернул руку с бритвой за спину.

— Врача! — выкрикнул он. — Срочно врача!

Майор Игорь посмотрел на свой разрезанный тельник, на грудь с несколькими капельками крови и бросился к открытой кормушке.

— Врача! — разнеслось по галерее. — Быстрей, человек умирает!

Когда появились врач и два шныря с носилками, грабитель Смирнов уже не шевелился, а его убийца сидел на корточках в углу. Он плакал.

Сержанта Смирнова унесли. Шныри выглядели несколько возбужденными, а врач — нет.

В Крестах он работал не первый год и всякого насмотрелся. Убийство, самоубийство, увечья и членовредительство всех мыслимых и немыслимых форм — обычное дело в тюрьме.

Смирнова унесли, на его убийцу надели наручники и увели. На камеру два-девять-три обрушились оперативники. Провели шмон, допросили всех поодиночке, сопоставили показания… дело-то простое, обычное. Расстрельное.

А в камере освободилось два места. Ну да свято место пусто не бывает. Из-за шухера, связанного с убийством, встреча Зверева и Лысого состоялась только ночью.

Ночью тюрьма живет своей особенной жизнью. Может быть, даже более насыщенной, чем днем. Разошлось по домам начальство, разошлись опера. Остались контролеры. Да еще ДПНСИ… Ночью возможно многое из того, что днем исключено. Какие-то странные перемещения начинаются между камерами. Тайное движение, тайные передачи и встречи.

Ночью в галереях и камерах Крестов можно уловить запах анаши. Конечно, эта роскошь не для всех… как и на воле, здесь все решают деньги. Вот только вольные цены нужно умножить как минимум втрое. Ночью в камеру (опять же не в любую) может заскочить на минутку женщина-контролер. Стоимость услуг обрюзгшей сорокалетней тетки ничуть не ниже, чем холеной, ухоженной валютной путаны. Да и работает она без огонька, наспех. Но оголодавшим мужикам и это продажное мясо кажется деликатесом… Измазанная с ног до головы спермой баба быстро запихивает в лифчик рубли-баксы и идет дальше — службу нести. Впрочем, довольно часто оплата услуг производится на воле, вне тюремных стен. Деньги платят друзья, подельники, родственники сидельца. Случается, что жены подследственных не знают, за что они платят. А бывает — знают… или догадываются.