Мент - Страница 104

К оглавлению

104

Солнце садилось… Полковник включил люстру. Водитель арестованного КамАЗа понял, что сегодня он уже никуда не уедет, открыл бутылку водки и налил себе полстакана. Кладовщик Андрей Обнорский сидел в ШИЗО. Срок, который теоретически мог закончиться в девяносто седьмом, растянулся еще года на два. Или чуть побольше…

— …Ну, ты понял теперь, старший лейтенант?

— Так точно, Иван Данилыч… понял.

— Ну вот и хорошо. Ты, Антон, Булгакова любишь?

— Булгакова? Какого Булгакова?

— Михаила Афанасьевича Булгакова.

— А-а… да. Да, конечно.

— Тогда, старший лейтенант, я позволю себе цитату.

Хозяин остановился посреди кабинета, с улыбкой посмотрел на опера в блестящих ботинках и сказал:

— Я обознался. А виноват коньяк, будь он проклят!

— Понял, Иван Данилыч.

— Ничего ты, Антон, не понял еще. Тебе сколько лет?

— Двадцать три.

— Ничего, Антон, ты еще не понял… Ты молод, счастлив, глуп. Диваны оприходовать, в мебелюхе провести ревизию, журналиста гнать в три шеи с этой работы… понял?

— Так точно. Разрешите идти?

Закат догорал. Хозяин смотрел в окно, видел, как опер пересекает двор. Хозяину было сорок четыре года. Он мог сделать восемьдесят отжиманий.

Опер ушел. Иван Данилыч подошел к шкафу, достал бутылку коньяку… Солнце садилось. Полковник налил коньяк в тонкий чайный стакан… Красный луч упал в благородный напиток.

— Я обознался. А виноват коньяк, будь он проклят!

Андрея Обнорского без лишнего шума перевели из мебельного цеха на другой участок трудового фронта. Звереву намекнули: смотри, мол, завхоз, твой протеже… красиво живешь. И еще намекнули: а вообще-то твой журналист молодец. Вел себя ПРАВИЛЬНО.

О том, что Обнорский вел себя правильно, знала вся зона. Ревизия, проведенная в мебельном цехе, излишков сырья и готовой продукции не выявила… вот уж действительно: диво… лоскут мерный. Молодой опер стал умнее, сходил в лагерную библиотеку и взял там книжку Булгакова. Коньяк в рабочее время больше не пил. Или, может, пил, но так, чтобы козырей хозяину с кумом не давать.

Авторитет Андрея Обнорского в отряде круто вырос. Сам журналист относился к этому с юмором, говорил, что теперь имеет право отмечать день работника мебельной промышленности.

— А есть такой день? — поинтересовался Зверев.

— Аллах его знает, — ответил Обнорский, посмеиваясь в бороду.

— А вполне мог бы быть… По приговору народного суда. Длинный такой денек… года на два, на три.

Как-то раз вечером Обнорский заглянул к Звереву в комнату — почаевничать. Не сказать, чтобы Андрей был каким-то совсем уж скованным. Однако Сашка сразу почувствовал — что-то журналюгу гнетет. О чем-то он хочет спросить. Торопить не стал, дождался, пока Обнорский сам созреет. И Андрей созрел. Отставив от себя третий стакан чаю, он помялся-помялся, потеребил себя за ухо и наконец разродился:

— Слушай, Саня… Я, конечно, понимаю, что спрашиваю глупость… Но ведь всякие чудеса бывают. Я на зоне человек в общем-то новый… Нет, это дурость, конечно, но ведь говорят, что любая зона — это царство-королевство заколдованное… Просто надо знать ходы и выходы. И я вот подумал, может быть есть какие-то варианты…

— Варианты чего? — хмыкнул Зверев, начавший уже понимать, о чем, собственно, пойдет речь.

Обнорский почесал затылок, тяжело вздохнул и выдал:

— Да я насчет баб… Нет, я понимаю, что это нереально, но может быть все-таки как-то где-то кого-то?…

Сашка ухмыльнулся и закурил сигарету:

— Я понял, что волнует прессу. Докладываю ситуацию по женскому полу.

Зверев сделал паузу и строго посмотрел на заерзавшего Обнорского:

— Женщины, как ты и сам мог заметить, в нашей колонии есть. Их три категории: категория первая — это офицеры. В этой категории в наличии имеется одна штука — это замначальника колонии, старший лейтенант Гаврилова Антонина Петровна. Прямо скажу, она дама ничего, но подход к ней можно найти, если ты занял определенную должность, если вышел из колонии на поселение, если завязал с ней дружеские отношения, если понравился, если случайно поехал по каким-то серьезным вопросам к ней на дачу, если там нет мужа, если… Ну, в общем, тут работы года на полтора, причем не просто работы, а ударной фанатичной пахоты. Человек она хороший, по-настоящему хороший, порядочный. К зэкам относится хорошо, но роман с ней не грозит никому вообще. С этой категорией понятно?

— Понятно, — кивнул Обнорский.

— Категория номер два, — продолжил Зверев, — это прапорщики. Среди них есть бабы вполне ничего, но все передвижения женщин по колонии производятся только в сопровождении администрации. И я никогда не слышал, чтобы это правило нарушалось. Они одни не остаются вообще. Если оценивать ситуацию реально, то даже теоретические шансы с этой категорией нулевые. Я даже и военных историй никаких на эту тему не слышал. Вопросы?

Обнорский, не отвечая, мрачно закурил. Зверев ухмыльнулся:

— Не все так безнадежно, Андрюха. Есть еще третья категория — это сотрудницы химлаборатории, там штук пять-шесть баб имеется. Беда в том, что в эту лабораторию два кодовых замка с территории промзоны. Пообщаться с ними практически нереально, но иногда чудеса все-таки происходят.

— Какие чудеса? — встрепенулся Обнорский.

— Какие чудеса? — переспросил Зверев. — Чудеса бывают только чудесные. Был у нас такой парень из Питера — Гоша Разин. Сел он в восемьдесят шестом. Капитан из 12-го отдела уголовного розыска. Сел он с большой помпой, вломили ему два убийства и всего еще всякого. Дело было громкое, с прокурором по особо важным. Паровозами два агента пошло и еще два борца каких-то. В общем, трупов ему не доказали, а доказали какой-то угон, продажу краденого и наводку на разбой. Получил он десять лет. Отсидел семь, потом вышел на поселок, отсидел еще годок и ушел. Так вот, этот Гоша человеком был характерным и дослужился до должности распреда на промзоне, а это там фигура. И был у него ход какой-то в эту химлабораторию, где работала некая Мила — сама из Нижнего Тагила, лет двадцать пять тогда ей было. Как они умудрились познакомиться, это никому не ведомо. Просто на Гошу никто внимания не обращал, перемещался он свободно, все ему все открывали. В общем, то да се, как-то они познакомились. Насколько я знаю, близости у них так и не случилось, но возникли какие-то разговоры, сидение на подоконнике, курение. А это само по себе уже есть грубое нарушение. А у нас ведь стучат — так, понимаешь, у нас принято. И дошла информация об этих Гошиных с Милой сидениях до товарища майора Кошкарева, который должность занимал солидную, был замом по безопасности и режиму. А товарищ майор, у которого была жена и дети, оказывается, тайно любил эту Милу. И вот он вызывает к себе как-то раз Гошу и открытым текстом ему говорит: «Отчепись от девки».

104